Третьяковка, как Лувр в Париже, символ не только Москвы, но и всей России. Среди московского купечества было немало людей, которые жертвовали деньги на создание культурно-просветительских учреждений. Это династии Морозовых, Бахрушиных, Найденовых, Третьяковых и Щукиных, которые тем самым обессмертили свои имена, хотя в советские времена избегали произносить слово «купец»: оно было бранным. <...> Но именно купцы, и прежде всего Третьяков, прославили Москву как культурную столицу.
 
Павел Михайлович Третьяков родился 15 (27) декабря 1832 года в Москве. Третьяковы происходили из старого, но не очень богатого купеческого рода. Прадед Павла Елисей Третьяков приехал из Малого Ярославца в Москву в 1774 году. Дед завел пять торговых лавок в Белокаменной, а отец Павла Михаил Захарович торговал уже льняным полотном и создал ткацкую фабрику. Павел Михайлович продолжил семейный бизнес и учредил «Товарищество Большой Костромской мануфактуры» (1866) и построил огромную современную фабрику, на которой трудились пять тысяч ткачей.
 
Фабрика выпускала пряжу и ткани для носильного белья, холст для армии, парусину, брезент. Костромская фабрика по всем показателям была одной из лучших в Европе. Отец умер, когда Павлу Третьякову было 18 лет, он завещал: «Сыновей от торговли и от своего сословия не отстранять и прилично образовывать». Мать Александра Даниловна завещание мужа выполнила. Оба сына, Павел и Сергей, получили хорошее образование и продолжали отцовское дело, сначала торговое, потом промышленное.
 
Занимались братья и благотворительностью, создали в Москве училище для глухонемых. За свою деятельность Сергей Третьяков был избран городским головой. Оба брата были коллекционерами, но Сергей Михайлович собирал картины как любитель, а Павел Михайлович видел в своем увлечении миссию, возложенную на него самим Провидением. Покупка картин была для Павла Третьякова не вложением капитала, не прихотью, даже не «просвещенным собирательством» вообще, а ясной, глубоко осознанной и прочувствованной идеей. Делая первые шаги на этом поприще, он писал: «Для меня, истинно и пламенно любящего живопись, не может быть лучшего желания, как положить начало общественного, всем доступного хранилища изящных искусств, принесущего многим пользу, всем удовольствие».
 
<...>
 
А все началось с невинного увлечения картинками. Еще будучи мальчиком Павел Третьяков зачастил на Сухаревку, где было разливанное море книжек и картинок, очень привлекали всякие «Битвы русских с кабардинцами» и «Охоты на тигра в Индии». Павел покупал и книжки, и картинки, особенно поначалу ему понравились репродукции с картин голландских художников: тяжелые бархатные скатерти и белокурые молодые женщины в деревянных башмаках, и все тонуло в таинственном серебристом свете. Мать Александра Даниловна поощряла увлечение сына и выдавала ему на покупки картинок сначала 3 рубля, а затем все увеличивала суммы: чем бы дитя не тешилось... Уже став взрослым и самостоятельным предпринимателем, Третьяков зачастил в Петербург и неизменно бывал в Эрмитаже: там уже были не картинки, а подлинные картины, и молодой купец вдохновенно вглядывался в каждую из них, его душа и сердце были явно предрасположены к искусству. Именно в Эрмитаже у Третьякова созрела мысль собирать только русские картины.
 
Первая картина, ставшая основанием Третьяковской галереи, была небольшая картина молодого художника Николая Шильдера «Искушение». Позднее Третьяков вспоминал: «Это первая картина русская, которую я приобрел (в 1856 году)». <...>
 
За холстом Шильдера последовали другие покупки, и тут уже Павел Михайлович остановиться _ не мог: в нем взыграл азарт собирателя! Он прекрасно вел свое торгово-промышленное дело, зарабатывал немалые деньги и одновременно тратил тоже весьма немалые деньги на приобретение картин. Причем он безошибочно выбирал все самое лучшее, какой-то художник про него даже сказал однажды: «Это человек с каким-то, должно быть, дьявольским чутьем».
 
Третьяков одним из первых оценил по достоинству дарование Левитана. Когда Левитан был еще учеником Московского училища живописи, ваяния и зодчества, Третьяков купил с ученической выставки картину «Осенний день. Сокольники», а потом покупал и другие левитановские пейзажи.
 
Один только «собирательский» год- 1871-й: «Грачи прилетели» Саврасова, «Петр I допрашивает царевича Алексея Петровича в Петергофе» Н. Ге, «Оттепель» Ф. Васильева, «Неравный брак» Пукирева, «На жатве. Лето» Венецианова.
 
Приобретения других лет: «Княжна Тараканова» Флавицко-го, «Христос в пустыне» Крамского, «Сосновый бор» Шишкина, Туркестанская серия Верещагина, «Рожь» Шишкина, «Московский дворик» Поленова, «Царевна Софья» Репина, «Утро стрелецкой казни» Сурикова, «Черное море» Айвазовского... ну, и прочие шедевры русской живописи, которых как бы «не ждали»: ссыльный Меншиков, боярыня Морозова, васнецовс-кие богатыри, «Утро в сосновом бору» Шишкина и «Золотая осень» Левитана. При покупке картин Третьяков проявлял не только художественное чутье и вкус, но и определенное гражданское мужество. Так, по велению Александра III картина «Царь Иван Грозный и сын его Иван» была снята с выставки и запрещена к показу, но тем не менее Павел Михайлович все же купил ее, и долгое время полотно пришлось прятать. Не боялся Третьяков и приобрести портрет опального Герцена кисти художника Ге, тайно привезенный из Италии.
 
Третьяков неуклонно покупал картины, неугодные властям и запрещенные для показа публике: «Апофеоз войны» Верещагина, «Арест пропагандиста» и «Отказ от исповеди» Репина, «Сельский крестный ход на Пасхе» Перова. Третьяков всегда исходил из художественного отображения реалий жизни, а не из государственных соображений вреда и пользы полотен.
 
Третьяков горячо желал иметь в своем собрании картин «собрание портретов русских писателей, композиторов и вообще деятелей по художественной и ученой части», чтобы Россия их знала и помнила. По заданию Третьякова Крамской написал портрет Льва Толстого, причем художнику пришлось долго уговаривать упирающегося классика русской литературы.
 
В 1872 году Третьяков обратился с письмом к Достоевскому: «Милостивый государь Федор Михайлович. Простите, что, не будучи знаком Вам, осмеливаюсь беспокоить Вас следующею просьбою: я собираю в свою коллекцию «русской живописи» портреты наших писателей, имею уже Карамзина, Жуковского, Лермонтова, Лажечникова, Тургенева, Островского, Писемского и др. Будут, т. е. уже заказаны: Герцена, Щедрина, Некрасова, Кольцова, Белинского и др. Позвольте и Ваш портрет иметь масляными красками, смею надеяться, что Вы не откажете в этой моей просьбе и сообщите, мне, когда для вас более удобное время? Я выберу художника, который не будет "мучить" Вас, т. е. сделает портрет очень скоро и хорошо».
 
Достоевский дал согласие, и Василий Перов приступил к выполнению заказа Третьякова. Жена Достоевского, Анна Григорьевна, вспоминала: «Прежде чем начать работу, Перов навещал нас каждый день в течение недели; заставал Федора Михайловича в самых различных настроениях, беседовал, вызывал на споры и сумел подметить самое характерное выражение в лице мужа, именно то, которое Федор Михайлович имел, когда был погружен в свои художественные мысли. Можно бы сказать, что Перов уловил на портрете «минуту творчества» Достоевского».
 
Ну а портрет самого Павла Третьякова? Про себя он вроде бы и не вспоминал и все время отмахивался от предложений попозировать какому-нибудь художнику. Уломал его Иван Крамской. Это было зимой 1876 года,<....>
 
Среди художников авторитет Третьякова был велик. Как правило, он не только был первым посетителем выставок, но и следил за созданием многих картин в мастерских художников.
 
Приход Третьякова художники всегда ждали с нетерпением и волнением, ибо их судьба <...> зависела от мецената и купца в одном лице: заметит, купит - и, значит, жизнь заиграет лучами солнца. Фраза Третьякова, сказанная тихим голосом: «Прошу Вас картину считать за мной!», звучала как музыка. Примечательно, что Третьяков покупал картины, как правило, торгуясь с художником, - все-таки купец!
 
Жизнь свою Третьяков построил строго и жил по регламенту, установленному им самим. Вставал он в шесть утра (зимой - в семь). Говорил: «Заря деньгу родит. Спать долго - жить с долгом». Без четверти восемь поднимался на второй этаж в столовую, пил кофе. И обязательно заходил в свою галерею полюбоваться на собранные картины. Стереть пыль с полотна, кому-то подмигнуть, кому-то улыбнуться, - герои картин были для него хорошими знакомыми. Затем работа в своей конторке. И завтрак с семьей. Третьяков был женат на Вере Мамонтовой и в браке с ней имел шестерых детей - двоих сыновей и четырех дочерей. Один из сыновей, Иван, умер 8-летним мальчиком, и его потерю Павел Михайлович переживал до конца своих дней. Далее работа: контора, Купеческий клуб, собственный магазин на Ильинке. Если бывал на фабрике, был неумолимо строг. Не терпел пьяниц и разгильдяев. Обращался ко всем на «вы» и говорил, не повышая голоса, ровно и негромко. К вечеру приезжал домой. Семейный ужин или прием гостей. Жена была пианисткой, и в доме стояли два рояля. Часто приходили в дом писатели, художники, музыканты. Что-то вроде салона. И никаких ресторанов, кабаков и прочих купеческих замашек. <...>
 
31 августа 1892 года Третьяков направил в Московскую городскую думу заявление: «...Желая способствовать устройству в дорогом для меня городе полезных учреждений, содействовать процветанию искусства в России и вместе с тем сохранить на вечное время собранную мною коллекцию, ныне же приношу в дар Московской городской думе всю мою картинную галерею...». <...> подобный дар вызвал всеобщий восторг. Крамской восклицал: «Единственный адрес мне, да и всем мало-мальски думающим художникам известный один - это: «Лаврушинский переулок, Никола Толмачи».
 
Сегодня про Николу Толмачи никто не говорит <...> и произносят просто: Третьяковка!
 
Дарение галереи потрясло москвичей. Третьякову шли многочисленные поздравления, благодарственные письма, на него свалились всевозможные почести. В марте 1897 года ему присвоили звание Почетного гражданина Москвы, но Павла Михайловича это уже мало радовало: он тяжело болел. 4 декабря 1898 года, не дожив всего несколько дней до 66 лет, Третьяков скончался. Его последними словами были: «Берегите галерею...».
 
Редкий случай: галерею сберегли и не разрушили, к примеру, как храм Христа Спасителя. Декретом от 3 июня 1918 года она стала общенациональным достоянием и даже сохранила <...> имя Третьякова. Нарком просвещения Луначарский с гордостью заявил, что в Третьяковской галерее хранятся золотые зерна, «которые должны дать всходы сторицей в уме и сердце масс».
 
Массы и повалили в Третьяковку, и это была уже культурная революция, самая замечательная и бескровная. Миллионы людей приходили и приходят в Третьяковку, чтобы приобщиться к шедеврам русской живописи.
 
<...>.

Источник: Московская Правда. — 2007. — 18 12. — № 282. — С. 5.